— Остановись! — взревел, словно раненое животное, Тано.
Он бросился к Саму, спотыкаясь о теплые, окровавленные тела. Добравшись до него, не обращая внимания на нож, впился ему в шею. Мягкая, мягкая… Да, теперь он понял, на кого похож Сам! На расплывшуюся, желеподобную флегмаду! На долю секунды в голове мелькнула бредовая мысль, что если вспороть и вскрыть это выродившееся туловище, то изнутри появится другое, нормальное, действительно человеческое…
— Она здесь, Тано, — хрюкал полузадушенный Сам. — Здесь она, твоя Диана! Можешь на нее посмотреть, пощупать ее, погладить… А можешь найти ее в десяти—пятнадцати экземплярах. Пятнадцать почти настоящих Диан!.. Соберешь их в большом, теплом, мигающем, дышащем отсеке — и ляжешь между ними…
— Сам… Я убью тебя, Сам! — Тано отпустил старика и, пошатываясь, отступил назад.
Потом его осенила страшная догадка… Кошмарное, неотвратимое прозрение заставило его схватиться руками за живот — у него вдруг свело желудок.
— Ого! — Сам похлопал его по спине. — Дошло, значит.
Тано поднял голову, его лицо исказили спазмы. Он опустился на колени перед Самом и молитвенно сложил ладони:
— Не вынуждай меня… Прошу тебя, не вынуждай меня убивать тебя, человек! Не говори, что мясо, которое мы ели…
Сам склонился над ним со странной ухмылкой.
— А я говорю, — произнес он отчетливо. — Говорю!
И сделав широкий жест в направлении неподвижных, ни живых, ни мертвых тел людей, которых Тано любил, он завопил:
— Это и есть наши продуктовые запасы! Неисчерпаемые, очень хорошо законсервированные! Длительного срока хранения!
7.
Они сидели рядом на песчаном берегу, и всего несколько шагов отделяло их от темной, вечно текущей вниз реки. Сидели так, может быть, около часа, каждый со своими мыслями, отчаяньем, болью, страхами, сомнениями. И каждый в силу своих человеческих возможностей пытался найти в этом ворохе хоть какое-то, пусть иллюзорное основание своего пребывания на этой планете.
— Не могу понять тебя, Тано, — нарушил наконец молчание Сам. — Почему ты не спрашиваешь, как же так случилось, что экспедиция прибыла сюда раньше тебя? Этот вопрос должен быть для тебя самым важным.
Тано уныло покачал головой:
— Сейчас для меня самое важное то, что мне некого ждать.
— И, несмотря на это, ты будешь жить?
— Да, буду.
— Но зачем? Какой смысл?
— А зачем живешь ты? — пожал плечами Тано. — Разве это не одно и то же?
— Нет-нет! Не одно и то же! — как-то испуганно возразил Сам. — Для меня — нет. Я нашел смысл. Я поставил перед собой очень тяжелую задачу, которую должен решить. Это только моя задача!
— Наверное, и я поставлю перед собой задачу, Сам. Каждый человек должен ценить жизнь и пытаться понять ее, независимо от того, где он находится.
— Ну да… каждый человек, — Сам стрельнул в него острием сине-серого взгляда. — Но когда человек потерял близких…
— Я их не терял, — Тано удалось улыбнуться. — Знаю, они там, на Земле. И могу надеяться, что они счастливы.
— Ага! Надеяться! — оживился Сам. — А вот я тебе скажу, что твои близкие — мать, отец, брат, сестра, друзья — все давно мертвы. И сгнили в своих земных могилах. Потому что ты расстался с ними сорок восемь лет назад!
Щурясь от заходящего солнца, Тано опять улыбнулся — очень спокойно, старательно.
— Я не верю тебе, Сам.
— Неправда, веришь! Но не хочешь признаться даже самому себе. Потому что тебе нужно оправдание.
— Оправдание? В чем?
— В том, что ты готов влачить свое жалкое существование день за днем в этой бурой долине, ютиться ночь за ночью под ветхим одеялом, на провисшей раскладушке, засыпая в ожидании, что утром опять подсядешь к старому очагу, на котором зажаришь очередные куски…
Тано развернулся и наотмашь ударил старика по лицу тыльной стороной ладони. Сам небрежным движением отер кровь, хлынувшую из рассеченной губы, и презрительно закончил:
— Тебе нужна надежда, чтобы оправдать свою скотскую жизнь.
Рука Тано поднялась, чтобы нанести новый, еще более хлесткий удар, но повисла в воздухе. Астронавт уставился на нее — мускулистая рука молодого мужчины, красивая, с длинными пальцами: столько в ней было здоровья и жизни.
— Обойдусь без надежды, — сказал он тихо.
На мгновенье Сам неодобрительно нахмурил поредевшие брови. Потом лег на песок и, закрыв глаза, прочувствованно заговорил:
— Она, твоя Диана, часто приходила на этот берег. Сидела, обхватив руками колени, и долго смотрела на реку. Может быть, на том самом месте, где сейчас сидим мы. Только сорок восемь лет назад. Можешь себе представить?
— Ничего не хочу себе представлять! — воскликнул Тано. — Ничего!.. Объясни мне, что случилось!
— Я знал: ты не выдержишь… — быстро поднялся Сам. — Ну что ж, выслушай, например, такое объяснение. На пути сюда ты попал в зону разреженного времени, или сжатого, или черт его знает какого. Для тебя в этой зоне прошло всего несколько месяцев от старта до приземления, а здесь — почти полвека!.. Да ты и сам знаешь: по остаткам базы видно, что ее строили очень давно. База для людей из твоей экспедиции!
— И не было никакого другого звездолета, да, Сам? Ты прилетел с ними.
— С ними?.. Ну, конечно. Меня включили в состав экспедиции в последний момент, поэтому ты меня не знаешь… может быть. А не найдя тебя на планете, твои товарищи единодушно объявили: «Погиб где-то в бескрайних просторах Космоса»! Осмотрелись, изучили обстановку, им тут совсем не понравилось. Совершенно не понравилось! И всего через месяц они улетели. А я остался.
— Почему?
— Почему, почему!.. Разве тебе это интересно? Да тебе наплевать на судьбу толстого, жалкого старикашки. Или я не прав?
Тано старался не смотреть на него. Поправил без нужды воротничок рубашки, пригладил свалявшиеся, все еще влажные волосы и под конец, не без колебаний, попросил:
— Расскажи мне… о Диане.
— Она тоже решила, что ты погиб, — охотно начал Сам. — Сначала даже плакала, как полагается, но быстро успокоилась. С другим.
— С кем?
— Да со мной, Тано! Тогда я был совсем молодым, стройным, с модной бородкой, словом, очень похож на тебя… видимо, потому мне и повезло. — Сам цинично захихикал: — Красивая дамочка, нет слов!
Тано вскочил, как ужаленный:
— Мерзавец!
— Я не заставлял ее. Она сама бросилась мне на шею. Бешеный темперамент… Ну, да что тебе рассказывать? Ты не хуже меня знаешь.
Задрав голову, Сам откровенно любовался страданиями Тано. Но странно: глубоко в душе Тано осознавал, что его страдание, по существу, не такое уж искреннее, что он больше изображает его, по обязанности, напоказ, причем не только перед своим единственным зрителем, но и перед самим собой. Словно жаждет убедиться в своей не пошатнувшейся способности переживать, иметь личную духовную драму, не связанную с примитивным страхом за собственное существование. А правда состояла в том, что внутри него было тихо, тихо… И пусто. Тано посмотрел на свои драматически сжатые кулаки и с чувством, что совершил предательство, тихонько разжал их.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});